Пройдёт сто лет, и я смогу родиться,
Прозрачным облаком и звонким ручейком.
Из ручейка вы сможете напиться,
А облако поймаете сачком.

И жажду утолив, вы не уйдёте
В пустыню дней, в барханы тишины.
И вы меня до донышка допьёте,
В бокале неразбавленной вины.

А может прорасту я маргариткой,
И вы меня сорвёте невзначай,
У сорванной с петель моей калитки,
И я вас зазову к себе на чай.

Вы сядете со мною на террасе,
В соломенное кресло у стола.
И скажете: «Какое, право, счастье,
Что ты сто лет назад, не умерла».

Я давно уже грань переехала,
Где не властен ни чёрт и ни бог.
Конь стоит у ворот – приехали!
И ступила я за порог.

Затхлость дней мне ударила в голову.
Тишина над болотом страстей.
Зачерпнула я ложкой из олова.
Несъедобных со дна новостей.

Что завещано мне в этой гавани?
Жизнь, зевотой, как сон, побороть.
Позовите меня в своё плаванье –
Загниёт от бездействия плоть.

Я надеюсь, меня ещё вспомните –
Мы ведь вместе над пропастью шли.
Как в тюрьме, я одна в своей комнате,
Остальные с войны не пришли.

Эта бабушка родом из детства,
Чьих-то внуков растила она.
Не мешало бы бабке согреться,
Ведь зима на дворе холодна.

И куда она так поспешает,
В куцей шубке на рыбьем меху.
Может в гости её приглашает,
Кто пред ней в неоплатном долгу.

А мороз всё сильней ближе к ночи,
И темно уж на том берегу.
Почему-то мне жаль её очень,
Только чем я помочь ей могу?

А она всё бредёт, ковыляет,
А куда – только богу известно.
Да и бог видно тоже не знает –
Он как бабушка, тоже не местный.

Пусть вам неведом станет страх
И невзначай душа пусть вспомнит,
Как речка дышит в лопухах,
Как гениально цвел шиповник.

Как сильно предан был вам друг,
Не тот, что стал большим поэтом.
Ему стихи читались вслух,
И он зарыт у речки где-то.

Он старым стал, беззубым стал,
Бежал за вами, но устал,
И только тихо вслед скулил.
Но он давно вам все простил.

И может в женщине седой,
Вдруг вспомнится лицо мадонны,
С щемяще-русскою тоской,
С которой пишутся иконы.

Она ждала, не дождалась –
Хотела в речке утопиться.
Но вышла замуж, развелась...
Признайтесь: ведь она вам снится?

Все эти жертвы смотрят с плах –
Верните им сердца и лица.
И вам неведом станет страх,
За женщину, что шла топиться.

Цветет шиповник, лает пёс –
Он вас узнал, сейчас догонит.
В такую даль вас черт занес,
Но там, на Родине, вас помнят!

Жил когда-то здесь один мечтатель,
Синь очей утративший во мгле.
Он березке белой гладил платье.
Жаль, что мало жил он на земле.

Не жалел он ни о чем, не плакал,
Золото кудрей лишь расчесал,
Дождичек московский тихо капал,
«До свиданья, друг...» – он написал.

«До свиданья, друг мой, до свиданья!
По стопам поэта не иди,
Избежишь тогда лишь, смерти ранней,
Роковой огонь уйми в груди».

Погубил его, отнюдь не голод –
Был он сыт и августом, и рожью.
Погубил его чугунный город,
По живому сердцу тыча ножик.

И устав от женщин и от славы,
Стружками волос соря в траве,
На березке у крыльца, кудрявый,
Вешаться решил на рукаве.

На березке ветка обломалась,
И рукав порвался на куски,
Чтобы рать святая не смеялась,
Что поэт повесился с тоски.