А бывало, день за горку канет,
Дядя Моня скрипочку достанет.
Тётя Сара молча рядом сядет,
Местная шпана прильнет к ограде.

Посмотри, как дядя Моня может!
Шпарит дядя, аж мороз по коже.
Скрипочка играет душу режет,
Чем-то непонятным сердце нежит.

Мы бросали камни в дядю Моню,
Знали – он хромой, он не догонит.
Дураками были, что с нас взять –
Было нам всего-то лет по пять.

Дядя Моня понимал наш возраст.
Дядя Моня, каяться уж поздно!
Некому на скрипочке сыграть,
Чтоб сошла на землю благодать.

Чтоб в цирюльне теплой мы б разделись,
И еврейской пасхой разговелись.
А потом бы расшалились малость,
Тетя Сара с веником погналась:

«Ах, вы дармоеды, босяки!» –
Дядя Моня следом без ноги.
Только он хромой, он не догонит,
В лужу свой костыль смешной уронит...

Но за горку канет вечер синий,
Он сыграет лучше Паганини!
Так никто на свете не умеет –
То бранится скрипка, то жалеет.

Урки к дяде Моне заходили,
Золотишка не нашли, убили.
Разломали скрипку пополам –
Думали, что золото есть там.

Дядя Моня скрипку не достанет,
Сыпать соль на рану мне не станет.
Курочку не режет тетя Сара.
Уркам десять лет сидеть на нарах.

В поле мельница вертится, вертится,
В поле стужа и в лето не верится.
В ямщике уже жизнь еле теплится,
Но глядишь еще всё перемелется:

Ну давай, вороной, ты же сильный!
Не впервой этот снег в ночь, обильный.
Бубенцы затрясутся, как грозди,
И пожалуем к вдовушке в гости!

Самовар ждёт и сахарный пряник,
Только скину тулуп – и в предбанник!
А потом, весь исхлестанный веничком,
Зацелую ее за варенички.

За варенички с вишней моченой,
А потом будет гусь запеченный!
Будет водочка, как слеза,
Образа будут прятать глаза.

Эх, добраться бы к милой подружке!
У нее, как перина подушки.
В поле мельница вертится, вертится,
Ямщику так в погибель не верится...

Выплывает комната из мрака –
Детство босоногое моё:
На ковре лежит моя собака,
В ванной недостирано бельё.

В раковину сложена посуда,
Чай остывший на столе, в стакане.
Завтра я проснусь и всё забуду –
Этот сон мне сниться перестанет.

В нём, в углу разложенный диван,
Одеяло на пол соскользнуло.
Капает на кухне также кран.
Кошка в страхе прыгает со стула.

Город спит, погасли фонари.
Снег на крышах, галки на антеннах.
Ангел надо мной во сне парит,
И обои в бабочках на стенах.

Мама, мама! Мама, мама!
Ты глядишь с портрета в душу прямо.
Рядом сын твой, твой мужчина – мальчик,
А в руках он держит волейбольный мячик.

Мальчик чуть смущен, но глядит упрямо –
Ничего не страшно ему рядом с мамой!
Мама, мама! Мама отведи глаза.
Ведь они мне душу грешную пронзят.

А в душе такая, мама, суматоха!
Без тебя на свете, мама, очень плохо!
Фартучком глаза мне мама не утрешь.
Отчего ты, мама, далеко живешь?

Не дойти, не съездить и не долететь.
Прекрати так мама на меня смотреть!
Да, я виновата – ну прости, прости!
Нелегко мне. мама, этот крест нести.

На земле по-прежнему суета, да драма.
Только ты велишь мне жить, – спасибо, мама.

Я уходила утром помню,
Как вор, скрываясь за плетнем.
За переулком цвел шиповник,
И бабочки сновали в нем.

Я уходила без оглядки,
Сжигая за собой мосты.
И провожали меня грядки,
И предков черные кресты.

Я поселиться шла навеки,
В нутро бетонных городов.
Я из варяг шагала в греки,
Покинув царство изб и вдов.

И норовила рук, собака,
Шершавым языком коснуться.
И так хотелось мне заплакать.
И так хотелось мне вернуться.

Я до могилы буду помнить,
Ту святость кротких деревень.
Где в спину смотрит мне шиповник.
Облокотившись о плетень.