Таланты и умы грядущих дней
Нас превзойдут свободной широтою,-
Бесспорно, ярче будут и сильней
Они вот этой именно чертою.

Хрестоматийной явью станет путь,
Усеянный священными костями.
Хрестоматийной явью станет суть,
К которой шли мы тайными путями.

Но в публике бессмертен интерес
К страстям и потрясеньям небывалым,
Ее волнует вовсе не прогресс,
Великое ее волнует в малом.

Грядущих дней таланты и умы
Нас превзойдут свободной широтою.
Но им придется где-то брать взаймы
Язык страдания, каким владели мы,
Чтоб потрясать поэзией святою.

Эта странная страда,
это наважденье мая:
непонятно, никуда
светится душа живая!

Засияв весне в ответ, —
лучезарная лавина, —
сумасшедший этот свет
льется неостановимо.

Отчего, зачем, кому
это душеизлученье?
Не узнаю, не пойму
существа и назначенья.

Свет — на весь простор земной.
Крылья радость распластала.
Льется свет... Что было мной —
этим буйным светом стало.

Но безмолвствует простор
в свете, рвущемся строптиво.
Будто разожгла костер
там, где спички бы хватило...

Будет счастье или нет?!
День ответит. Жизнь покажет.
Свет весенний, жгучий свет!
Свет надежды непогасшей.

Какие таятся
в любом нераскрытые силы!
Не надо стараться
быть умным, заметным, красивым.

Когда мы тараним
цель натиском, пусть увлеченным,
заметно старанье,
как белые нитки — на черном.

А ты растеряйся
пред тем, что того и достойно.
А ты не старайся
быть первым в беседе застольной.

Будь первым по боли,
по выплеску честного гнева,
когда над тобою —
лишь веры незримое небо.

Живи незаметно —
где много и шума, и треска,
ведь жизнь не за это,
не этим совсем интересна.

Пред ней расстилаясь,
желая казаться получше,
заботясь, стараясь,
конечно, ты что-то получишь.

Усердствуя, тратясь,
присвоишь, но все же теряя...
А высшая радость —
когда без такого старанья,

когда — не за плату
и вклады весьма дорогие,
за то, что и вправду
такие мы, а не другие.

Я завидую счастью большому,
что не помнит уже о плохом.
Я завидую счастью чужому,
хоть считается зависть грехом.

Эти двое от счастья шалеют!
Не хватает им ночи и дня.
А меня они пусть пожалеют,
не боясь, что обидят меня.

Я ведь камня в счастливцев не брошу,
ну а им так легко утешать,
понимая, что счастье — не роскошь,
счастье — это как пить и дышать...

Все, что искренне, лишь помогло бы,
не чиня никакого вреда:
эта зависть без мелочной злобы
и сочувствие тем, с кем беда.

Жаль, что часто бывает иначе.
Честность чувства в себе заморя,
зависть, жалость, желанье удачи
друг от друга мы прячем — и зря!

Восхищенье успехом другого,
ощущенье, что он — на коне! ...
Я завидую. Что ж тут такого?
Может, все же посветит и мне.

Как нам трудно, когда нам трудно
и безвыходно — как война,
когда медленно, больно, трудно
горе чертит свои письмена.

Как нам трудно, когда нам трудно,
несовместно, необоюдно,
и протянутая рука — как обломок моста,
под которым,
изуродованное толом,
тащит тело его река.

Как нам трудно, когда нам трудно!
Но труднее, когда не трудно,
когда не о чем горевать,
когда, как до рожденья, пусто, —
лучше б пальцы ломать до хруста,
лучше б — замертво на кровать!

Как нам трудно, когда не трудно,
когда тянется время нудно...
Ты боли, мое сердце, боли —
за любую былинку в поле,
за другое — полное боли
от нелегкой моей любви.